Эстония уже приняла более 35 000 украинских беженцев, хотя изначально была готова оказать гостеприимство нескольким тысячам. Наша семья – я, мой муж и моя мама – трое из этих 35 000.
В прошлых номерах (ВТ от 21.04 и 5.05) я рассказала о первых днях войны в Киеве и о том, как мы четыре дня ехали из Киева в Тарту. Сегодня расскажу о том, как прошёл первый месяц нашей жизни в Эстонии, почему нас не отпускает ад, происходящий в Украине, и почему уехавших украинцев терзает чувство вины.
Вся жизнь – про смерть
Итак, вечером 7 марта мы приехали в Эстонию физически, но морально и ментально остались в Украине. Вся моя переписка с друзьями и коллегами, все телефонные разговоры, вся лента в Facebook, весь Telegram и Instagram, вся моя жизнь теперь про смерть и ад на Земле.
Погибшие и изувеченные украинцы, стёртые с лица земли города, знакомые под обстрелами или в оккупации – всё это так и осталось нашей действительностью, и личная физическая безопасность не спасла мозг от каждодневного кошмара.
Я продолжала вздрагивать не только от сирены скорой помощи, но и от звука работающей стиральной машинки, а в районе солнечного сплетения всё было словно завязано в тугой узел, который не «развязывался» неделями.
Мои хорошие знакомые оказались под обстрелами в Ирпене и пережили весь этот ужас, который передавали новостные каналы по всему миру. Пока была связь, они дважды попрощались и выжили только чудом.
Моя близкая подруга несколько дней просидела в кладовке, когда Киев обстреливали особенно жестко, а спускаться в подвал оказалось ещё страшнее, чем сидеть в кладовке на 9-м этаже.
Мой брат с женой и тремя детьми с большим трудом выехал из Киева эвакуационным поездом. Из вещей он взял только сумку с рабочим ноутбуком и документами, поскольку попасть в поезд, не потеряв ни детей, ни чемодан было нереально. Все пятеро приехали в Варшаву только с одной сменой белья, которую каждый засунул в карман своей куртки. Вот такой набор личных вещей: всё, что на тебе, плюс запасные трусы в кармане.
Когда не хватает слов
Друзья мне часто говорят о том, что у меня крайне стабильная психика. Я редко плачу, стараюсь в любой ситуации набросать план и не помню, чтобы я когда-то впадала в панику.
И сейчас я с этой своей стабильной психикой, наверное, могла бы вынырнуть из военного контента. В самом деле: я третий месяц живу в красивой и спокойной стране, меня окружают прекрасные люди, мои близкие в безопасности – можно выдохнуть. Совсем необязательно крутить в голове этот непрекращающийся фильм ужасов.
Но дело в том, что я не могу себе позволить закрыться от новостей из Украины. Потому что прекрасно понимаю: мир не должен привыкать к этой войне, она не должна стать для мира обыденностью.
Мне бы хотелось понятно объяснить, что я чувствую, но, к сожалению, не могу подобрать слова даже из своего довольно большого словарного запаса. Что бы я не говорила, это не передаёт того, что на самом деле со мной происходит.
Эти ощущения можно сравнить с тем, что внутри тебя всё потрескалось и сломалось навсегда, а потом всё это потрескавшееся и поломанное умный организм попытался загнать поглубже и подальше. Или, может быть, это как поцелуй дементора – помните этих выдуманных существ из мира Гарри Поттера, которые высасывали все светлые воспоминания из людей, оставляя им только самые чёрные и ужасные?
А ещё это тоска от того, что между мной и многими моими близкими друзьями вырастает стена. Просто потому, что у нас разный опыт. Просто потому, что одни пережили ад войны, а другие не понимают, как это. И нет таких слов, чтобы всё это описать и чтобы тебя поняли. А если уходит понимание, исчезает и дружба.
Вина выжившего
Когда я ещё оставалась в Киеве и не планировала из него уезжать, многие из тех, кто уехали, рыдая, не прекращали говорить о своём чувстве вины. Выглядело это немного диковато. Сидишь под обстрелами, и под вой воздушной тревоги на кухне своей квартиры слушаешь про душевные метания приятельницы, которая сидит за чашкой эспрессо в кафе спокойного Лиссабона.
Так и хочется сказать – мне бы твои проблемы! И не говоришь только потому, что и своих проблем выше головы.
Когда мы приехали в Эстонию, я поняла, что не давало покоя моим друзьям в эвакуации. Это только на первый взгляд кажется, что спасение от войны должно вызывать эйфорию и благодарность судьбе. В реальности же человек часто начинает винить себя в том, что он уехал, а другие продолжают находиться в эпицентре кошмара или вообще погибли.
По статистике такой «синдром выжившего» испытывает треть ветеранов войны. А среди гражданских, которые столкнулись с серьёзными катастрофами посреди обычной мирной жизни, доля людей с таким расстройством может достигать 60%.
Психологи, работающие с украинцами, не устают говорить о том, как важно не застревать на первых стадиях проживания горя, чтобы в итоге не направить весь гнев и накопившуюся агрессию на самого себя.
К счастью, с этой проблемой я справилась.
Я снова и снова говорила себе, что первый и главный человек, за безопасность которого я отвечаю, – это я сама. Моей спортивной подготовки хватает только на дыхательную гимнастику по утрам и десять приседаний, воевать я не училась, поэтому на войне я – ненужный балласт и потенциальная жертва. А я не хочу быть ни тем, ни другим.
Постепенно пришло и другое понимание: горе – это не большой торт. И какой бы кусок я себе лично от него не отрезала, никому и ничем я не помогу: горя в мире меньше не станет…
О том, как мой цветной мир стал чёрно-белым и о синдроме беженца, который многим не даёт делать хоть что-то, читайте в следующем номере.
Наталья Мичковская, Киев-Тарту
Фото: Анна Гончаренко