Ты живёшь в Тарту с 2013 года. В 2020 году защитила докторскую диссертацию. У тебя есть супруга. Ты научный сотрудник отделения семиотики Тартуского университета. Это – мой взгляд со стороны. Та Саша, которая приехала в Эстонию, чем отличается от сегодняшней Саши? Что ты потеряла? Что обрела?
Главное, что изменилось, это то, что в Москве была гигантская конкуренция. Я всё время чувствовала себя внизу пищевой цепочки. В плане науки или искусства все были вокруг чрезвычайно талантливые. Я даже не рассматривала себя каким-то интересным, выдающимся человеком. Когда я приехала в Эстонию, мне почему-то сразу стало удобнее, как-то легче тут развиваться, больше ресурсов и свободы. Есть все возможности для роста и чтобы твои усилия как-то вознаграждались. Я обрела больше уверенности в себе, потеряла постоянное недоверие к миру. Я замечаю у людей, которые только что приехали из России, что все немного пуганые и боятся в полицию пойти или ещё куда-то, в принципе не доверяют людям. Вот я тоже такой была. Сейчас уже совсем не так.
Что придаёт тебе уверенность?
Просто накопленный опыт. И ещё – когда много раз попадаешь в коммуникативные ситуации с людьми и видишь, что практически никогда ничего плохого не происходит.
Получается, что уверенность – это результат выученных ошибок?
Это не то что выученные ошибки, я же не ошибалась. Просто я поняла, что та среда, которая меня взрастила в России, она не такая, как здесь. И те мои приспособления к выживанию, они тут не нужны.
Впервые ты приехала в Тарту на студенческую филологическую конференцию в 2012 году. О чём ты делала доклад?
Доклад был о газетном фоне стихотворений Мандельштама. Это было основано на моей дипломной работе. При этом я училась на отделении деловой политической журналистики в Москве. У нас были демократичные преподаватели, они разрешали что угодно выбирать в качестве темы. Для этого доклада я много времени провела в Ленинской библиотеке. Не в главном корпусе, а в Химках, где лежат старые газеты. Это было удивительно – сидеть в лесу и эти пыльные газеты изучать.
Что тебя удивило при их чтении?
Меня поразило, что они похожи, особенно российские газеты военного времени. Какой-то специфический язык. Все эти эпитеты про капиталистов, империалистов. Некоторые статьи как будто из нашего времени.
Помнишь ли ты первое впечатление от студенческого Тарту?
Да, я это очень хорошо помню. Мы приехали на вокзал и потом пошли в центр. И я вижу: едет человек на велосипеде, очень похожий на Ю.М. Лотмана. Думаю: «Как это возможно, Лотман же умер». А мне говорят: «Это Лотман, Михаил Юрьевич». Потом мы пошли в ресторан, выбрала бизнес-ланч. Первое, что я съела на территории Эстонской Республики, был mulgipuder, хотя я даже не знала, что это такое. Cтолько домов деревянных c печным отоплением. Потом мы сидели в хостеле на улице Херне со всеми участниками, была какая-то душевная обстановка на самой конференции. Мы с моим товарищем купили пирожные в «Вернере» и ели их прямо на задней парте.
В 2014 году ты поступила в магистратуру, а после ее окончания – в докторантуру на отделение семиотики. Почему ты захотела вернуться и продолжить учебу в Тарту?
На конференции в 2012 году я повстречала Машу, которая теперь моя супруга. Потом мы довольно близко стали общаться в интернете и сошлись. Я поняла, что надо как-то нам производить воссоединение нашей образующейся семьи. И я организовала себе университетский обмен. Тогда я уже училась в магистратуре на филологии в Высшей школе экономики. Я приехала в Тарту по обмену в 2013 году, а в 2014 году поступила на семиотику.
Если честно, не то чтобы я там долго выбирала, и не то чтобы знала вообще, что такое семиотика. За пару недель до поступления мы сидели в кафе, и я спросила Артёма Шелю, что такое биосемиотика. Он мне что-то объяснил. Думаю: «Ладно, более-менее понятно». До этого я ещё успела посетить Лотмановский семинар, где выступал Пеэтер Тороп. Меня очень поразил его доклад о трансмедийных переводах «Анны Карениной». Я в тот момент начала уже интересоваться цифровыми технологиями в области литературы, даже пыталась делать доклады в Москве, но это не возымело положительного эффекта. И я поняла, что в Москве этим, наверное, не получится заниматься. Я связалась с Пеэтером Торопом, написала проект – и поступила, начала учиться.
Последние несколько месяцев ты вместе с Сильви Салупере брали интервью у участников Тартуско-московских летних школ, которые проходили с 1964 году в Кяэрику. Семиотическая школа, Ю.М. Лотман также формировали представление о Тарту. Университетский город, о котором ты слышала и читала, и Тарту, в которым ты живёшь и работаешь, в какой степени это два различных города? Что ты нашла и не нашла сегодня из той эпохи?
Мне показалось, что основные вещи сохранились, в плане самой атмосферы города. Из-за огромного количества студентов и академических работников тут царит какой-то дух свободной мысли, это чувствуется до сих пор, даже по сравнению с остальной Эстонией процветает вольнодумие в некоторых областях.
Я всё время слышала и в этих интервью, и в других рассказах, что Тартуско-московская школа и студенты, которые окружали Лотмана, воспринимали себя как очень тесный кружок, почти семья. И это всё звучало очень по-домашнему, хорошо. Но думаю, что в современном академическом мире это было бы, наверное, уже так себе, устраивать такие междусобойчики, выбирать любимчиков, говорить на языке, который недоступен простым людям. Но при этом, когда расшифровывала интервью, я чувствовала некую гордость, что к этому всему причастна. И, конечно, удивительные люди. Просто очень обидно, сколько людям нужно было преодолевать препятствий, чтобы просто заниматься своим делом. Вот, М.Б. Мейлах, участник летних школ в Кяэрику, хотел изучать и публиковать художественные тексты обэриутов. В 1983 году его арестовали, посадили в лагерь на несколько лет за распространение антисоветской литературы. Чувствую, что мне очень повезло, что я могу просто делать своё дело.
Ты выросла в Москве. Насколько остро твоя психика ещё испытывает необходимость в ритме и огнях большого города? По чему ты скучаешь?
Я родилась в Москве, но выросла в Московской области, в городе Ногинске, который размером примерно с Тарту, но там абсолютно ничего нет. В Москве прошли мои студенческие годы. В Тарту мне не хватает разнообразия, когда заходишь в вагон метро и видишь, что каждый человек принадлежит к какой-то другой этничности. И ещё. Из-за плотности населения больше устанавливается каких-то связей, организуется инициатив, очень много всяких проектов, каких-то заведений, клубов по интересам. Но сейчас в Эстонии я нашла сообщества, которые мне были нужны.
Какие?
Два года назад открылся Peemoti Keskus, ЛГБТ-центр «Бегемот», где я волонтёр и координатор деятельности, мероприятий и ежедневных забот. Состою в нескольких кружках философско-политического толка, где мы собираемся и обсуждаем разные общественные проблемы, например, солидарности, как выстраивать общество, которое было бы не настолько поляризовано, как общаться с людьми и нужно ли общаться с людьми с противоположными нам взглядами.
Сколько времени ты адаптировалась в Тарту? Что помогло тебе?
Мне повезло, что я училась в интернациональной англоязычной группе. То есть оказалась среди людей, которые были в таком же положении. И ещё, конечно, курсы эстонского языка в университете очень хорошие. В этом отношении я постоянно чувствую свою привилегированность. Потому что, в отличие от людей, которым пришлось в школе учиться и часто у русскоязычных учителей, у нас в университете были очень интенсивные и качественные занятия. И поэтому, когда мне сейчас говорят: «Саша, какой у тебя хороший эстонский, не то, что у наших местных русских», мне просто всегда очень обидно за тех людей, у которых не было этой роскоши.
Когда вы с Машей приняли решение остаться жить в Эстонии?
Это был прагматический выбор. Мы в какой-то момент рассматривали возможность жить в Москве. Потому что там были все друзья, университеты… Но в Москве просто супердорого. Также мы поняли, что стиль жизни в Тарту нам больше подходит. К тому уже в 2013 году в России приняли в первом, ещё ослабленном, виде закон о пропаганде ЛГБТ. Поэтому хорошо, что мы сразу решили здесь остаться.
Ты и Маша вступили в брак в Дании. Знакомство и общение с вами для меня сняли все вопросы о ЛГБТ (я об этом не думаю, интереснее с человеком вместе поговорить). Как вы себя чувствуете в Тарту, в Эстонии?
После России для нас в Тарту был гигантский скачок. В ощущении себя и мира в хорошую сторону. Формально общественный уровень терпимости к ЛГБТ обычно измеряется тем, насколько вам комфортно обниматься, целоваться на публике. Но я думаю, что Эстония – такая страна, где, в принципе, если люди в трезвом состоянии, они не будут этого делать, кем бы они ни были.
11 лет учёбы и жизни в Тарту. Ты чувствуешь себя эстонской русской? Кто ты здесь?
Я не большая поклонница понятия «эстонский русский», особенно «эстоноземелец», когда оно используется не самими носителями этой идентичности, а представителями титульной нации для того, чтобы отделить одно от другого. Понятие эстонской национальности трактуется очень этноцентрично. Мне говорили эстонские друзья, что эстонцем стать, в принципе, невозможно. Ты рождаешься в семье эстоноязычных людей, генетических эстонцев, тогда ты эстонец, а иначе никак. Я не большая поклонница национализма и национальных государств.
Но вспомним, как образовалась идея национального государства, например, во Франции. Живут самые разные люди, говорят на разных диалектах или даже языках, выглядят по-разному, но они все, в конечном счете, французы и идут на войну защищать свою родину. Такое понятие нации мне ближе, чем этноцентричное.
И поэтому, когда я получила эстонское гражданство, то пошла и поменяла национальность на эстонку. Потому что считаю, что моя цель максимально расширить понятие эстонцев так, чтобы оно включало и меня.
Не могу тогда не спросить о твоей культурной идентичности?
Я считала себя всё время безродным космополитом. Когда в 2022 году началось полномасштабное вторжение России в Украину, некоторые люди из России начали интенсивно открещиваться и искать себе запасные, более безопасные идентичности. А другие, как я, наоборот, начали задумываться, что есть для них ценного в том, что они русские люди из России. Хотя поиск запасной идентичности тоже у меня происходил. Если говорить о генах, то я минимум процентов на тридцать вообще украинка. Также есть финно-угорские, удмуртские, мордовские корни. А идентичность такая: когда ты у нас заходишь в кухню, она вся завешана хохломой. Нам не хватает только гармошки и медведя.
Что для тебя значит русская культура сейчас?
Я не готова русскую культуру отдавать на съедение кому бы то ни было. Понятно, что есть очень проблемные аспекты, а многие тексты главных классических русских авторов развивают идеи колониализма и ксенофобии. Для меня самое ценное в русской культуре – это истории о сопротивлении, о способности выживать в условиях большого давления.
В какой мере ты открыла для себя эстонскую культуру?
В этом мне больше всего помог наш проект об образовании на экране. Мы работали с фильмом Райнера Сарнета «Ноябрь», снятым по роману Андруса Кивиряхка. Это был важный момент соприкосновения также со своими финно-угорскими корнями. Мы хотели сделать карту, которая бы объясняла аспекты эстонской мифологии для учащихся, прежде всего, русскоязычных школ, а также для англоязычного читателя. И для того, чтобы написать эти маленькие объяснения о духах и оборотнях, я много читала материалов на сайте folklore.ee, находила аналогии. Например, в мордовской мифологии тоже есть свой кратть – куйгорож.
В сентябре у тебя открылась выставка «Tabamatu Tartu». В твоей коллекции уже более 350 рисунков тартуских домов. Изгиб линии – и дом оживает, известное преломляется и открывается как неизвестное. Почему тебе интересно рисовать дома?
У меня не очень хорошо получается рисовать что-либо, кроме домов. А дома, как их ни нарисуешь, получаются довольно красивыми, миленькими. Это простой ответ. А более сложный – когда я приехала в Тарту, я хотела как-то наладить контакт с окружающим пространством и людьми. Сначала я просто выискивала какие-то места, которые мне казались чем-то знакомыми, что-то мне в них казалось родным. Недаром потом мои рисунки оказались в facebook’е, в группе «Nostalgiline Tartu». Меня восхитила эта ситуация: какой бы ни был у людей нынешний контекст, всех объединяет общее прошлое, просто потому, что мы привыкли жить среди такой архитектуры.
Я люблю больше всего деревянные районы, что-то вроде старых каких-то магазинов или заводов. Люблю всё, что нереновированное и не какое-то квадратное. Я выросла в городе, где частные деревянные дома были на окраине. Детьми мы ходили иногда туда гулять, где у людей была коза, петух… И мне тартуские деревянные дома, где я тоже встречала петуха, напоминают какие-то части абсолютно утраченной жизни – детство многих городов, когда они состояли из домов с курицами.
Улыбающиеся, преломляющиеся дома. Как ты пришла к своей технике?
Мои первые городские рисунки были абсолютным подражанием тартуской художнице Кристель Серго, olevus art. Более реалистичные скетчи, просто линии. Но потом я почувствовала, что мне надо как-то находить свой стиль. И в какой-то момент, более-менее случайно, я поняла, что если всё рисовать вкривь и вкось, то получается более живой и весёлый результат.
Твой Тарту дарит мне лёгкое веселие или ощущение свободы в душе. Какими словами ты охарактеризовала бы стиль и взгляд Sashami на Тарту?
Есть выражение Tartu vaim. Я пытаюсь схватить этот тартуский дух, узнать, в чём состоит душа нематериальных объектов. Если использовать искусствоведческий термин, то это – наивный стиль. Для меня также важен аспект документации и консервации. Не просто рисование, это ещё и какой-то проект по сохранению культурного наследия в художественной форме. Потому что кучу этих домов уже снесли.
Кто заметил твои рисунки?
Первый мой выход в публичную сферу случился вместе с публикацией в Postimees. Это был Новый год, с 2017-го на 2018-й. Прекрасный журналист, редактор отдела культуры Райму Хансон написал статью про первый календарь со старыми магазинами, который я делала (причём мне помогали Маша и моя сестра Лиза, которая рисовала каллиграфию).
В 2024 году Тарту – Культурная столица Европы. Совпали ли твои ожидания с тем, что ты видишь вокруг в течение этих месяцев?
Я вообще не знала, что ожидать. Я рада, что эта гигантская программа дала возможность и средства маленьким инициативам сделать какие-то классные вещи. Наши коллеги из дружественной организации «Siinpool sood» («По эту сторону болота») занимаются дрэг-перформансами. Это такой жанр театра, основанный на гиперболизированном изображении гендерных ролей. Вот, эти ребята собрали тартуских артистов, которые работают в этой области, и сделали шоу, показали его в Тарту и Вильянди. Это был фурор. Я была на одном представлении, всё было абсолютно забито. Вот за такие вещи я очень благодарна.
Я сама была вовлечена в основном как иллюстратор. Меня попросили сделать открытки и магниты, для Тартуского фестиваля документального кино я разрисовала почтовый ящик для лотереи. Также сделала рисунки, которые затем анимировали и вставили в фильм «Metsik Lõuna». Сделала этикетку для лимонада A. Le Coq, а после этого пивной завод предложил мне помещение своего музея для выставки.
Летом вы вместе с Машей путешествовали по Ида-Вирумаа. Чем Эстония удивила тебя в целом?
Тут интересный момент. Меня часто люди из других стран спрашивают: «Каково тебе живётся в Эстонии, в цифровом государстве?». Приехав в Ида-Вирумаа, я впервые увидела, что стоит за всем этим хай-теком и суперсовременными, воздушными, сверкающими технологиями. Увидела огромные терриконы и шахты, производство горючего сланца, который до сих пор является одним из основных источников энергии в Эстонии. Какие бы ни были твои выдающиеся и прогрессивные технологии, всё равно где-то за ними находится шахтёр, который сланец в топку кидает. Меня поразили Музей-шахта и Музей сланца. И в Ида-Вирумаа всё время очень вкусно ели. В Йыхви – в грузинском кафе, а в Котла-Ярве – в украинском.
А в других частях Эстонии меня очень впечатлили острова – Сааремаа, Кихну, Вормси, то, как там законсервировалась история. На Вормси мы увидели в музее руны, которыми пользовались люди на острове. Это было удивительно.
От открытия пространства – к познанию времени. Процитирую строки из стихотворения Сергея Жадана в переводе С. Бельского: «Было чувство, что времени нет совсем. / Что время ни на что не способно». Как ты себя чувствуешь в новую – после 24 февраля – эпоху? Кроме эмоционального груза ещё что-то прибавилось, изменилось?
Раньше казалось, что как-то, может, в жизни станет лучше, и вот надо ждать лучшего момента. Но я поняла, что, видимо, лучший момент – это сейчас, потому что всё может стать всегда ещё хуже, и поэтому это как-то меня освободило. Я почувствовала, что жизнь абсолютно конечна и надо быть благодарной за то, что есть сейчас. Ещё я стала гораздо более чувствительна к ненависти и насилию. Стала радикализовываться в области радикальной заботы и принятия всех живых существ. Мне очень некомфортно с людьми, которые солидаризируются по принципу ненависти к кому-то.
Ещё я осознала, что я политический активист. Раньше я просто жила, делала свои дела, а потом оказалось, что само моё существование является политическим действием. Всё началось с открытого письма, которое мы составили с коллегами, когда Тартуский университет решил перестать принимать абитуриентов из России и Беларуси. Была большая скандальная история. И я поняла, что мои действия могут восприниматься как политическое высказывание. Слава Богу, для меня не было последствий. Я увидела, что моё отделение семиотики мне очень подходит, что там очень понимающие, принимающие люди, которые разделяют мои ценности. Академическая автономия и равное отношение ко всем. В принципе, это касается и семиотики как науки. Способность не делать скоропалительных решений, а видеть картину в целом.
Твоя научная карьера в Тарту связана с дигитальными проектами, темами образования. Ты пишешь о прогрессе, новых возможностях в области преподавания, что не уберегает, однако, от регресса мышления. Изменили ли актуальные исторические события твоё осознание силы и роли образования?
Мне кажется, всё явно показывает, что полученного образования было недостаточно. И я говорю даже не про ужасное насилие и преступления. К сожалению, это случается в любую эпоху. Меня поражает, как люди, не участвующие в военных действиях, очень легко скатываются в ксенофобию и взаимную ненависть.
Ты веришь, что ксенофобия лечится образованием?
Необязательно для этого надо сидеть в школе и слушать лекции. Образование может быть разным, в том числе, помещение людей в какие-то ситуации, когда они могут узнать другую точку зрения. Вот такое неформальное образование. Я думаю, в данный период времени более-менее любое формальное образование в большей степени является продолжением идеологического аппарата государства.
А что такое неформальное образование?
Оно может быть разной степени формальности. Это клубы по интересам, в принципе, любое действие, в результате которого мы получаем информацию, осваиваем новые навыки. В том числе, сходил в музей, посмотрел полезный ролик в Youtube.
Александра, что остаётся от времени?
У меня нет никакого умного ответа. Я думаю, что от нас особо ничего не останется, кроме куч мусора. А если вот хочется прямо оставить след, и не совсем мусор, то можно, как коренные народы, выжигать на полях фигуры или делать гигантские скульптуры.
Останутся твои рисунки?
Наверное, не останутся. Они бумажные. Но если я что-то выколочу в Таэваскоя, то, может быть, что-то и останется.
Беседовал Тимур Гузаиров
Фото: частный архив
