Миральда Эдуардовна, вы – эстонка, родившаяся в семье переселенцев.
Я родилась на Южном Урале, в 35 километрах от города Челябинска, на берегу очень красивого озера Сугояк. Наш посёлок появился в начале XX века и состоял вначале только из трёх-четырёх семей.
Мой дед жил с семьёй в Челябинске, где родилась половина его детей, в том числе, моя мама. Время было голодное. Дед с друзьями отправились на поиски лучших условий для жизни и нашли это место. Затем они дали объявление в газету «Siberi Teataja», выходившую в Новосибирске (1922–1930). И в посёлок потянулись эстонцы из Сибири, Башкирии. Возникло эстонское поселение. Название «Слава» – от моего деда по материнской линии: в русско-японскую войну он служил на крейсере «Слава».
С одной стороны от нас было немецкое поселение, с другой – татарское, дальше – русская деревня, а наш посёлок был посередине. Межнациональных конфликтов я не помню.
Дома говорили на эстонском языке? Сохранялись ли эстонские традиции?
Язык общения в семье и посёлке был эстонский. Когда я пошла в школу, то русского языка не знала. Но была, видимо, самая грамотная среди своих подружек, поскольку знала разницу между словами «рука» и «ручка». Через полгода я уже свободно читала по-русски.
Традиции сохранялись, хотя мои родные давно выехали из Эстонии – где-то в конце XIX или в самом начале XX века, – свои корни они знали. Мои предки – выходцы из Южной Эстонии. Составленная нами до начала XVIII века родословная подтверждает это. В посёлке был клуб, где ставились спектакли эстонских авторов на эстонском языке. Была художественная самодеятельность. С детства я помню эстонские песни. Моя мама со слов своей мамы и других старших записала все тексты эстонских песен, которые слышала. Эта толстая тетрадь сейчас хранится у моей дочери.
Эстонская девочка в России в послевоенное время – какой это опыт?
Иногда хотелось поесть. Мой отец не был на войне, он, как многие эстонцы, был на трудовом фронте, ведь им тогда не очень доверяли. Вернулся он очень больным, его отправили домой умирать. Это было тяжёлое время, когда пришлось продать корову, чтобы купить лекарства и вылечить отца. Хотя голос он потерял навсегда. Детство моё было, как у всех деревенских девочек. Бегали босиком. Летом работали в поле. Зарабатывали трудодни, чтобы помочь родителям. За школьными учебниками сами ездили на лошади в райцентр. Конечно, оставалось время и для игр.
В каждой семье были эстонские книги, которые родные взяли с собой при переселении. Этими книгами обменивались. Помню, как в детстве мама читала мне книгу о храбром князе Габриэле, защитнике эстонцев. Многие имели родственников в Эстонии, которые, приезжая в гости, привозили и книги.
Какой вам представлялась Эстония?
Об Эстонии я немного знала. Там уже жили мои две тёти, в Тарту училась старшая сестра. У меня, девочки 12 лет, создалось впечатление об Эстонии как о полусказочной стране.
Когда вы переехали в ЭССР?
В Эстонию наша семья переезжала по частям. Сёстры, мама, а самыми последними уехали мы с отцом в 1961 году. Папа остался меня поддерживать, я заканчивала среднюю школу, надо было получить аттестат. Дом был уже продан, и мы жили в своём доме как квартиросъёмщики. Семья обосновалась в Кехтна, где жила одна из наших тётей, которая всех нас и приютила. Родители получили работу, жильё, а я уехала в Тарту.
Какими были ваши первые впечатления?
Прежде всего, удивило то, что я, оказывается, не знаю современного эстонского языка. У нас же был язык, который знали наши бабушки и дедушки, родители, эстонский начала XX века. Моя бабушка по отцовской линии говорила на выруском диалекте, поэтому его я понимаю. К тому же, в школе мы, дети, начали также между собой всё больше общаться на русском языке. Эстонский забывался. Иногда мы говорили на смешанном эстонско-русском языке. Например, у нас можно было услышать фразу: «аnna käru sooru vedada» («дай мне тачку сор вывезти»).
Вы поступили в Тартуский университет на отделение русской и славянской филологии. Ваше студенчество пришлось на «оттепель». Каким вы помните то время в Тарту?
Было действительно очень интересное, насыщенное, особое время. Думала, что так было всегда, ведь мне не с чем было сравнивать.
Прежде всего – лекции Юрия Михайловича Лотмана. Они были настолько интересными – я их слушала, боясь пропустить хоть слово, – настолько завораживающими – что даже записывать было трудно. Поэтому у меня как-то и не оказалось настоящих конспектов.
Зара Григорьевна Минц. Впервые я увидела её на вступительных экзаменах. Зара Григорьевна оценивала наши знания по литературе. Отзыв о моей письменной работе был: «У вас добротное школьное сочинение». Вот с этим сочинением я и поступила в университет, а на втором курсе пошла в семинар Зары Григорьевны по литературе начала XX века. Оказалось, что литература не закончилась на Маяковском. А это была большая, интересная литература, о которой свободно говорили. Когда я поступила в университет, то знала только Игоря Северянина, а остальные имена были совершенно незнакомы.
Я застала рождение студенческого научного общества. Очень интересными были студенческие конференции, приезжали такие умные студенты. В Тарту также были студенческий театр, киноклуб, где велись жаркие дискуссии. Студенческий клуб. Студенческое кафе – место встреч.
Студенты жили в общежитиях, тесно общались. И всё же о том, что половина нашего курса были дети репрессированных, вернувшиеся на родину, я узнала не сразу. Об этом не говорили. Они все владели русским языком на хорошем уровне. Потом работали учителями русского языка в эстонских школах, переводчиками, а некоторые защитили диссертации и стали крупными специалистами в области лингвистики.
Молодой Сергей Геннадиевич Исаков, старший преподаватель, читал лекции в университете.
Он преподавал литературу народов СССР. Предмет читался на четвёртом курсе. Очень большой, информативный курс с огромным количеством имён и дат, всё это надо было запомнить, что было невозможно. Сергей Геннадиевич был требовательный, дотошный. Но так он относился и к себе. Точность до последней запятой. А сам курс был интересным. Мои однокурсницы до сих пор цитируют Омара Хайяма.
После четвёртого курса обязательной была архивная практика. Проходили мы её в Театральной библиотеке в Петербурге под руководством Сергея Геннадиевича. В архивных материалах мы должны были отыскать всё, что касается эстонских писателей, эстонских издателей, всё, что относилось к Эстонии, с пометками цензора или с каким-нибудь штампом. И, конечно, сам город! Для нас это было большим событием. Собранными нами материалами, я думаю, он пользовался. Наука, конечно, это взаимное, общее дело.
Сам Сергей Геннадиевич много работал в архивах Тарту, Петербурга, Москвы, Риги. Свои архивные разыскания в области истории эстонской литературы и журналистики и царской цензуры опубликовал в книге «Arhiivide peidikuist» (1983). Она была очень ценной для эстонских исследователей. В книге приводились неизвестные материалы, факты.
На излёте советского времени Сергей Геннадиевич получил возможность познакомиться со следственными делами русских в Эстонии.
Просто с полки следственное дело нельзя было взять. Писал заявление, объяснял, зачем ему это дело нужно. Вообще, доступ к делам репрессированных получали, прежде всего, родственники, если хотели узнать больше, чем дата ареста и дата смерти. Сергей Геннадиевич к этим делам относился очень серьёзно. Тем более, что это коснулось и его семьи. Летом 1941 года был арестован его отец, обвинён в шпионаже и отправлен на восемь лет в исправительно-трудовой лагерь. Через полтора года он умер в лагерной больнице. Было написано, что от сердечной недостаточности, но вообще-то – от истощения. Реабилитирован в 1962-м.
Это долго мучило Сергея Геннадиевича. Поступая в университет, он скрыл, что отец репрессирован. И только когда ему предложили после окончания университета остаться на кафедре, он признался в этом Б.Ф.Егорову (тогда заведующему кафедрой русской литературы). Борис Федорович был очень благородный человек, и талантливый студент, несмотря на этот факт в биографии, был принят. А в анкетах Сергей Геннадиевич писал: отец умер на станции Сухобезводной Горьковской железной дороги – что соответствовало действительности.
Когда открылись архивы КГБ, он прочитал следственное и лагерное дело отца. Предпринял долгий, трудный путь к этому лагерю. На старом грузовике, по бездорожью, в сопровождении местного жителя, с картой в руке, которую ему дали в отделении Горьковского МВД. Нашли примерное место. Дальше, по словам мужа, не было просто пути. Стоял столб вроде креста. У него он постоял, поклонился памяти отца. Теперь там только бурьян.
Говоря о советском времени, нельзя не коснуться работы С.Г. Исакова в Хельсинкском университете в 1983–1986 гг. Что этот опыт дал вам, в том числе, в понимании истории?
Первый год Сергей Геннадиевич был в Финляндии один. Мы не сумели вовремя все бумаги собрать. На второй год мы смогли поехать с детьми только со второго полугодия. А на третий год я не могла остаться, поскольку сын окончил восьмой класс, а школа при посольстве была восьмилетняя. Чтобы продолжить учёбу, надо было возвращаться. Но я часто ездила к мужу. Было паромное сообщение, круизный лайнер «Георг Отс».
Конечно, контраст был большой. Я каждый раз, когда уезжала из Хельсинки, смотрела на город и думала: «Хорошо бы у нас такую жизнь устроить». Потому что всё было несколько иначе. Там были все приветливые, отзывчивые. Кафедра славистики прекрасная. Коллеги помогали Сергею Геннадиевичу освоиться с новой жизнью. У него появилась возможность работать в других архивах, в библиотеке брать книги, с которыми у нас ещё невозможно было ознакомиться. Читал лекции и в других университетах Финляндии студентам, которые были заинтересованы, слушали и не пропускали занятия. Он мог общаться с людьми, которые эмигрировали из Советского Союза. Они приезжали иногда в Хельсинки. Например, Виктор Некрасов.
Для меня это тоже был большой опыт, особенно для детей. Они увидели бананы и виноград зимой (!) в магазине. В Хельсинки дети учились в типичной советской школе при посольстве. Учителя там были очень серьёзные, с учениками строгими, неулыбчивыми. А я всё-таки была из Эстонии. Привыкла как-то свободнее общаться, так что мы друг друга не очень понимали.
Работа Сергея Геннадиевича в Финляндии помогла также создать связи с другим миром. Это было начало сотрудничества кафедры русской литературы Тартуского университета и славистов Хельсинкского университета. До сих пор организуются совместные научные семинары. Там же он познакомился с Ниной Михайловной Каучишвили. Знакомство в итоге вылилось в научные и дружеские связи между Тарту и Бергамо, Италией.
Под руководством Сергея Геннадиевича были защищены многие дипломные и магистерские работы. Что он ценил в своих учениках?
Он хотел передать любовь к тому предмету, которым они занимаются, привить студентам интерес к научной работе, которая требует точности и кропотливости. Без этого она не имеет ценности. Спустя рукава готовить курсовую или дипломную работу – этого он не допускал. Я помню, как у нас дома сидели студентки и вместе с Сергеем Геннадиевичем подробно разбирали работы. Он исправлял даже запятые, ошибки. Среди его семинаристов были и будущие учёные. Первая дипломантка – Хельви Пуллеритс, она потом руководила Тартуским городским музеем. Также назову имена Т.К.Шор, Юлле Пярли, Р.Абисагомяна. Пеэтер Тороп писал у Сергея Геннадиевича работу о русских символистах в переводах Ф.Тугласа. Успехам своих учеников он, конечно, радовался.
Вы составитель библиографии Сергея Геннадиевича (это более 500 работ). В какой степени вы вникали в исследования мужа? В чём помогали?
Я помогала в том смысле, что внимательно слушала его, поддерживала, вычитывала черновики его будущих книг. Составляла указатели к книгам. Могла что-нибудь иногда и подсказать. Но главное – это быть рядом и не мешать. Хотя я, конечно, была в курсе его работы. Сергей Геннадиевич был такой активный человек, что мы общались только за ужином. Он, конечно, рассказывал мне о своих планах, что он намерен написать, в какой архив идёт, какие материалы собирает. Обсуждали какие-то научные, исторические темы.
Сергей Геннадиевич, кроме научных, написал большое количество газетных статей, преимущественно историко-культурного содержания. Какое значение имела для него эта деятельность?
Для него это была, конечно, просветительская работа. Он понимал, что современные люди здесь не знают своего прошлого. Его статьи знакомили русских читателей и с эстонскими писателями. Его также интересовало, как эстонский читатель воспринимал творчество русских писателей – на эту тему также были статьи. В начале 1990-х годов в различных газетах появились рубрики, которые вёл Сергей Геннадиевич. Например, «Забытые страницы истории», «Русская культура в Эстонии», «История в лицах», «Забытые имена». Это всё в основном касалось времени до лета 1940 года.
Он считал своей миссией не только писать научные книги, но чтобы более широкий круг всё-таки тоже знал об этих людях. Они все, как он любил говорить, незаслуженно забытые авторы, достойные внимания. «История в лицах» – рубрика, которая печаталась долгое время. В газете «Эстония» с марта 1993 года он рассказывал о деятелях литературы, культуры, истории, философии. Все эти истории вошли затем в книгу «Русские в Эстонии» (1996). Из рубрики «История в лицах» я приведу несколько имён, которые он открыл для читателей. Это – Мария Владимировна Карамзина, Василий Акимович Никофоров-Волгин, Борис Васильевич Правдин, Степан Владимирович Рацевич, Юрий Павлович Иваск, Борис Вильде…
Сергей Геннадиевич так объяснял, почему он ведёт рубрику «История в лицах»: «История – это прежде всего люди… Не классы, не партии, не полководцы, а просто люди – личности, индивиды. Это относится ко всякой истории, в том числе и к истории культуры. Через личности осуществляется связь времён… Наша беда, беда русской культуры в Эстонии, в том, что на определённом этапе оборвалась эта связь времён, нарушился принцип преемственности» («Эстония», 05.03.1993). Вот он и пытался восстановить историческую память и вместе с тем историческую справедливость.
Перестройка, первая половина 1991 года. Было ли понимание того, что советское время подходит к концу?
Ощущение было. В конце 1980-х годов уже развевались эстонские флаги. Это ещё не поощрялось, но уже не наказывалось. Августовский путч в Москве. Танки у телебашни. У меня был страшный шок, ощущение, что мир куда-то проваливается. Это было в какой-то степени всё равно неожиданно, хотя и ждали, и надеялись. А Сергей Геннадиевич, конечно, верил в восстановление независимости Эстонии.
В 1995–1999 гг. Сергей Геннадиевич был депутатом Рийгикогу. Как он принял решение пойти в политику?
Ему предлагали, но он долго отказывался. Только по уговору друга, профессора-эмеритуса Тартуского университета Леонида Наумовича Столовича («кто защитит русских?») он на это согласился. Хотя политиком себя не считал. Для него это была гуманитарно-просветительская деятельность. Сергей Геннадиевич был членом Комиссии по культуре, науке и образованию в Рийгикогу и членом Балтийской ассамблеи (парламентского объединения стран Балтии).
Что ему не удалось? Что он считал своим главным достижением?
Я процитирую его отчёт: «Я считаю своей заслугой две вещи. Во-первых, удалось перенести с 2000 на 2007 год прекращение деятельности русских гимназий. Точнее, их перевод на эстонский язык преподавания. К тому же в 2007 году должен только начаться этот переход. Во-вторых, удалось добиться включения в государственную программу развития и поддержки культуры в Эстонской Республике, утверждённую Riigikogu, пункты о поддержке развития культур национальных меньшинств». А не удалось, он пишет, добиться сохранения русских гимназий.
Сохранение русского образования – для него это был очень больной вопрос. Он считал, что русские школы должны сохраниться и должна быть русская интеллигенция, которая без этого образования не сможет сохраниться и образоваться. Но он также подчёркивал и необходимость основательного изучения в школе эстонского языка, истории Эстонии, эстонской литературы и культуры. Сетовал на то, что это далеко не всегда обеспечено учебно-методически. Не хватает учителей, нет учебников.
В конце 1995 года была русская фракция в парламенте.
Да, Сергей Геннадиевич входил в неё, но к сожалению, она вскоре распалась. По его инициативе была учреждена премия имени Игоря Северянина. Она присуждалась авторитетным жюри за лучшие труды в области русской литературы и культуры в Эстонской Республике. Премию собирали сами члены русской фракции, складывались, обращались также к предпринимателям. Первыми лауреатами в 1996 году стали старейшие деятели, которые, цитирую, «помогли сохранить преемственность, связь с той русской культурой, которая существовала в Эстонии в 1920–30-е годы прошлого века». Это были Вера Владимировна Шмидт и Юрий Дмитриевич Шумаков. В 1997 году премия была присуждена Тамаре Павловне Милютиной за книгу «Люди моей жизни». Она переведена и на эстонский язык. Сергей Геннадиевич написал вступительную статью к книге.
В 2008 году вышла итоговая книга С.Г.Исакова «Путь длиною в тысячу лет. Русские в Эстонии». Указано – первая часть. Она охватывает период с X века до 1940 года. Планировалась вторая часть о советском времени?
Этот вопрос мне задавали и эстонские коллеги. Очень ждали продолжения этой книги. Но Сергей Геннадиевич не планировал её писать. Считал, что прошло ещё недостаточно времени для объективного и непредвзятого осмысления этого периода. Часть первая намекала на то, что кто-то в будущем должен заняться второй частью.
25 октября 2013 года в Нарвском колледже Тартуского университета состоялся первый научный семинар «Esto-Russica», посвященный эстонско-русским культурным связям. Семинары продолжаются. Какое значение это событие имеет для вас сегодня?
Напомню, что 8 октября 2013 года, в день рождения Сергея Геннадиевича, состоялся акт передачи его архива библиотеке Тартуского университета. Одновременно состоялась и презентация сайта «Esto-Russica», который был подготовлен кафедрой русской литературы при поддержке Министерства образования Эстонии. Сайт посвящён памяти Сергея Геннадиевича. Это, конечно, огромный знак признания его заслуг для русской культуры и общины в Эстонии. А библиотека Сергея Геннадиевича, около 8000 единиц, по его завещанию переехала в Нарвский колледж. Там состоялся и первый семинар.
В ноябре этого года проводится уже 12-й семинар, и значит он для меня сейчас то же самое, что и тогда, потому что это научное мероприятие, где обмениваются своими научными идеями и планами учёные, читаются доклады, выступают педагоги по проблемам методики преподавания эстонского и русского языков.
Сергей Геннадиевич смог многое сделать. Его монографии, антологии, научные и энциклопедические статьи о русской литературе, культуре и русских в Эстонии посвящены XIX – первой половине XX века (см. на сайте estorussica.ut.ee/isakov.htm . А вы сами не хотели написать книгу?
Нет. Но Сергею Геннадиевичу, когда ему исполнилось 70 лет, я предложила написать воспоминания. Он прожил интересную жизнь, было такое огромное количество событий, широкий круг общения, хотя дружил он с небольшим числом людей.
У него были школьные знакомства, оставались друзья со студенческих лет, с которыми он дружил до конца жизни. В студенческие годы они жили в общежитии на улице Тийги, в подвальном помещении, и, чтобы было веселее, создали свою республику Сан-Марино, со своей конституцией, с распределением министерских постов и обязанностей. Потом появились «Тришкины рассказы», «газета», редактором которой, а заодно и главным редактором газеты «Эстония», был Петр Пушкин. В «Тришкиных рассказах» рассказывалось об успехах, о жизни сокурсников, кто чем занимается, что было интересного. «Тришкины рассказы» выходили не один год, я их передала в архив библиотеки Тартуского университета.
А на моё предложение он тогда ответил, что предпочитает изучать жизни других людей.
Что осталось незаконченными? О каких проектах Сергей Геннадиевич думал в последнее время?
В 2006 году вышло третье издание словника «Русские общественные и культурные деятели в Эстонии». Краткие заметки о каждом лице. Это были подготовительные материалы к будущему словарю. Он постоянно дополнял, уточнял, вёл переписку, чтобы получить полные сведения о том и ином лице. Биографический словарь русских деятелей в Эстонии – это была его большая мечта. Надеялся, что сделает его со своим уже сложившимся коллективом, но не удалось получить финансирование.
В письме к другу он писал, что в планах остаётся подготовка и издание сочинений русских авторов, живших и работавших в период первой независимости Эстонии. Кое-что удалось издать. Например, в 2002 году в издательстве KPD вышла антология «Русская эмиграция и русские писатели Эстонии 1918–1940 гг.»
Оставалась незавершённой «Хроника русской общественной и культурной жизни Эстонии (1918–1940)». К счастью, эту работу удалось завершить и издать посмертно, благодаря Татьяне Кузьминичне Шор и также вам, Тимур. Деньги на завершение «Хроники» добыла Любовь Николаевна Киселёва. Благодаря Нэлли Абашиной-Мельц она была опубликована в двух томах в издательстве «Александра».
Осталось ли что-то непереданным?
Сергей Геннадиевич готовил архив для передачи уже за несколько лет до ухода из жизни. Всё было систематизировано, в папочках и с надписями.
Среди бумаг затерялась небольшая картотека (думаю передать её в Эстонский литературный музей). Это библиографии изданий Никифорова-Волгина и путеводителей, а также картотека переводов эстонской литературы на украинский язык. В ней хранится материал, связанный с работой над книгой «Сквозь годы и расстояния. Из истории культурных связей Эстонии с Украиной, Грузией и Латвией в ХIХ – начале ХХ века» (1969). За эту книгу Сергей Геннадиевич получил Литературную премию Эстонии. Кстати, в 2004 году ему была вручена Грамота Верховной Рады Украины за заслуги перед украинским народом.
Как это случилось?
Сергей Геннадиевич много занимался темой украинского студенчества в Дерптском университете. И посол Украины в Эстонии господин Н.Макаревич обратился к нему с просьбой найти те места, которые связаны с украинской общиной в Тарту. Сергей Геннадиевич вместе со своей ученицей и архивистом Татьяной Кузминичной Шор провели кропотливую работу. Нашли дом, где останавливалась Леся Украинка у своего брата Михаила Косача, когда приезжала к нему в гости. Сейчас на доме по улице Кастани, 65 висит мемориальная доска. Второй дом, который Сергей Геннадиевич нашел, на улице Тяхтвере, 18. Там находилось первое украинское общество в Эстонии «Громада», образованное в 1898 году. На доме также имеется мемориальная доска.
Несколько вопросов о Сергее Геннадиевиче – не профессоре. Знаю, он был страстным футбольным болельщиком.
В эти полтора часа муж удивлял меня своим темпераментом. Очень громко переживал. Иногда даже было забавно смотреть. Он был ещё и страстным грибником. Летом на даче рано утром, не позавтракав, заявлял, что идёт на разведку. Приносил только благородные грибы. Чистил сам. А дальше была уже моя работа. Дети даже сочинили стишок о том, где нас в воскресный летний день можно увидеть. Его в лесу, а меня на кухне среди банок.
Сергей Геннадиевич вместе с вами мечтал посетить Латинскую Америку. Но болезнь помешала. Это была его детская мечта?
Нет, это не с детства. Сергей Геннадиевич имел ещё одну страсть – путешествия. Он объездил почти весь Советский Союз, от Калининграда до Курильских островов, от самых южных республик до Соловецких островов и Валаама. Потом объездил Европу, побывал в Японии, Китае, США, Израиле. Наконец настало время познакомиться с Латинской Америкой. Я предлагала Кубу, но он от Кубы отказался.
Путешественник он был тоже особый. К каждому путешествию, даже к поездке по Эстонии, готовился очень тщательно. Намечал путь, изучал объекты, знал, где что находится. Часто знал больше, чем гиды. Его интересовало всё необычное, что-то очень особенное. В поездке обязательным было посещение всех храмов, руин, кладбищ. Ему нравилось многое, особенно старина, всё то, что относится именно к истории. Я думаю, что и Латинская Америка его тоже с этой точки зрения заинтересовала. Двоюродный его брат всегда удивлялся. Говорил: «Меня интересует современная жизнь. Я хочу знать, как люди живут сейчас, а он – только как жили когда-то».
Сергей Геннадиевич считал себя историком. Он ведь хотел поступать в Ленинградский университет на исторический факультет. Подал документы, прекрасно сдал экзамены. Но «не добрал баллов», потому что в детстве жил на оккупированной территории.
Что для него значила Нарва?
Он действительно любил Нарву, свой дом, эту большую семью, которая жила в нём. Дом построил дед для своей семьи. Потом там жили его дети со своими семьями. Четыре семьи вместе. Он помнил старую Нарву, не разрушенную во время войны. Тосковал по ней. Привил эту любовь к Нарве и мне, и своим детям. Мы часто туда ездили. И даже теперь, когда Сергея Геннидиевича нет, мы бываем в Нарве. Так что это просто любовь, не знаю, как объяснить. Она у него была. Воспоминания. Возвращение в детство. Счастливое время.
Говоря о семье, Сергей Геннадиевич отмечал, что ваши дети билингвы.
Мы между собой разговаривали на русском языке. Но с детьми я – на эстонском, отец – на русском. В итоге они не только говорят, читают и пишут, но и думают на двух языках. Причастны и к русской культуре, особенно дочь, которая читает очень много русскоязычных книг, и читает даже охотнее, чем на эстонском языке.
Каким у Сергея Геннадиевича был идеал русского в Эстонии?
Ему нравился человек, с кем можно говорить обо всём. Был прекрасный рассказчик, собеседник. В людях ценил, прежде всего, интеллигентность. Без пошлости, без брани, без грубости. И, конечно, знание культуры того края, где ты живёшь. Он был человек двух культур.
Мы говорили о разных исторических эпохах. Миральда Эдуардовна, что остаётся от времени?
Воспоминания и благодарность. Я благодарна кафедре, которая проделала очень большую работу, связанную с памятью Сергея Геннадиевича. Любовь Николаевна [Киселёва] мне очень помогла при переезде библиотеки в Нарвский колледж. Продолжаются семинары «Esto-Russica», хотя я думала, что один-два – и все. Вы, Тимур, обратились к памяти о нём.
Сергей Геннадиевич, я думаю, был счастливый человек. Конечно, было много грустного, тяжёлого и трудного. Но всё это он преодолевал и не унывал. Знал, что должен делать и чем заниматься. Работа его всегда спасала.
Вы счастливый человек?
Думаю, что да. Рядом с Сергеем Геннадиевичем мне было очень комфортно. У меня прекрасная семья. Дети заботливые. Внучки и внуки просто замечательные. От времени ещё, конечно, остаётся опыт. Хотя никому другому не нужен твой опыт.
Почему опыт одного человека другому не пригодится?
Уже другое время. И этому другому человеку нужен уже какой-то другой опыт. Это с моей точки зрения так, что пережить, пройти через всё этот другой человек должен сам.
Что было для вас самым главным в вашем жизненном опыте?
У меня был опыт жизни с большим учёным. Поэтому этот опыт я храню и ценю очень. Он научил меня многому. Быть мягче. Быть рядом и быть, когда нужно, поддержать, но не мешать другому делать, работать, жить своей жизнью. Вот это, по-моему, очень важно в жизни. Быть рядом.
Беседовал Тимур Гузаиров
На заглавном фото: Миральда Эдуардовна Коор. Фото: Анна Вязникова.
